[paranoied]

И завершает наш вечер ещё одна история от Бледной немочи:


Особенных детей любят только мамы. Я помню, как она сажала меня к себе на колени и обнимала, ласково приговаривая: «Ты моя хорошая, ты моя принцесса…»

Она умерла, когда мне было пять лет. Как сейчас слышу шепот соседей: «Такая молодая! Рак, да, рак… Сожрал ее буквально за месяц. Она так мучилась, бедная женщина. Хорошо хоть не долго». И я усердно воображала нечто огромное, уродливое и зубастое с клешнями, что приходило к нам в дом среди ночи, заползало в спальню к родителям и глодало маму, вытаскивая из нее внутренности по кусочкам. «Придет серенький волчок и укусит за бочок», — пела мне она. Это потому, что мама спала с краю. Точно. Смешно, но лет до десяти я считала именно так. А потом внезапно прозрела. В тот самый день, когда папа привел в дом милую женщину с усталым взглядом и сообщил, что теперь она будет моей новой мамой. Ну, она и раскрыла мне глаза. Именно от нее я узнала, что у меня дурные гены, толстая задница, прыщавая морда и куриные мозги. Короче, я не такая, как все. Поэтому я, наверное, особо и не возражала, когда меня отдали в интернат для «особенных детей». Именно там мне стало совершенно и абсолютно понятно, что особенных детей никто не любит. Даже они сами. Как можно себя любить, если ты умственно отсталая жирная уродина?

На мой четырнадцатый день рождения папа решил сделать мне подарок и отправил на все лето в оздоровительный лагерь. Понятно ведь, что особенный ребенок дурно повлияет на новорожденного братика и отравит атмосферу в доме одним своим присутствием. Я только клацнула зубами, поблагодарила и поехала оздоравливаться.

Соседки по комнате невзлюбили меня сразу же. Я приняла данный факт к сведению и смирилась с неизбежным. Хотя завязанные узлом простыни, мокрая подушка, спрятанный мобильник, обстрел хлебными катышками за обедом, вымазанные зубной пастой очки и постоянные подначки вызывали удивление и даже некоторое раздражение. Хотя имела ли я право раздражаться? Я? Раздражаться? Смешно, да. «Порываева, а, Порываева! Сопли подбери, даун!» — бросала мне в спину Грызликова и томно закатывала голубые с поволокой глаза, всем своим видом показывая, что терпит меня рядом только благодаря природной чуткости и деликатности натуры. Девчонки сбивались в тесную стайку и хихикали, крутя пальцем у виска. Я вытирала слезы и молча соскребала жвачку с футболки.

***

— А сегодня у нас состоится конкурс на лучший рисунок!

Вожатая прямо-таки светилась энтузиазмом и улыбкой.

— Вы будете украшать ваши комнаты! Можете нарисовать на стенах все, что угодно! Все, что только пожелает ваша фантазия!

Мне досталась банка коричневой краски. Грызликова с подружками рьяно взялись за работу. На стене активно расцветали розы и пионы, колосилась стройная пшеница, зрели наливные яблоки, светило ясное солнышко и плыли бодрые облака. Коричневого цвета тонкий замысел художниц в сей пасторали почему-то не предусматривал. Я тупо рассматривала небольшой кусок серой стены за дверью, что милостиво выделила мне Грызликова. Больше всего на свете мне хотелось шмякнуть идиотскую банку о стену и лечь на кровать, свернувшись калачиком.

Два часа спустя все было кончено. Конкурсная комиссия стояла перед моим рисунком в гробовом молчании. Только шепот и хихиканье грызликовцев слегка оживляли атмосферу.

— Э-э-э… Маша… — вожатая сглотнула. — Это что?.. Кто?..

— А это ее воображаемый друг, — прыснула Грызликова и захохотала, изящно откидывая за спину белокурые волосы. Окружающие тактично заулыбались и отошли к соседней стене восхищаться птичками и цветочками.

Ночью я смотрела на темное пятно за дверью. Мне казалось, что оно разрастается и набухает, вспучиваясь буграми. Шевелит щупальцами и разевает огромную слюнявую пасть, из которой разит гнилью и гноем. Я зажмурилась и натянула одеяло повыше.

На следующий день я стащила девять гвоздей из планерной мастерской и аккуратно вбила их кирпичом в стену за дверью. Теперь в каждом щупальце торчало по гвоздю. И в самом центре коричнево-бурой мазни — чтоб наверняка.

***

— Внимание, внимание! — Грызликова стояла на скамейке возле волейбольной площадки, задрав руку с зажатым в ней телефоном. — Только один день! Аттракцион невиданной щедрости! Одна фотка — сто рублей! Налетай — подешевело! Скандалы, интриги, расследования! Порываева и ее семейники в желтый горошек! Порываева и ее воображаемый друг! Порываева и ее воображаемые сиськи! Только сегодня и только у нас!

Ржущая толпа вокруг нее с жадностью всматривалась в экраны своих мобильников.

— Не, не — ты гляди! У нее еще и целлюлит!

Вариант провалиться сквозь землю отпал сразу. Поэтому я просто сбежала. Недалеко, правда. До кровати.

Папа отказался забрать меня домой.

Я спрятала голову под подушку и глухо, с подвываниями рыдала. Потом долго смотрела на себя в маленькое зеркальце: покрасневший кончик носа картошкой, опухшие глаза-щелочки, обвисшие бульдожьи щеки, плавно переходящие в шею минуя стадию подбородка. Ощупала складки на животе. Расчесала жидкие жирные волосы. Я почти не обращала внимания на переглядывающихся девчонок. Они, прикрывая рты ладошками, шушукались и хихикали, косясь в мою сторону. Кажется, у меня внутри все онемело. Как местная анестезия — царапаешь, царапаешь до крови, а не больно ничуточки. Хоть по почкам бей, хоть кувалдой по голове. И чувства все словно отрубило: они где-то там, а я где-то здесь.

***

Я лежала в темноте и слушала ровное дыхание соседок по комнате.

Это раньше мне казалось, что я инопланетянка, а потом внезапно поняла, что просто дура, и все сразу встало на свои места.

Я опустила босые ноги на холодный пол. Интересно, если он сожрал маму за месяц — сколько ему потребуется на меня? А на всех остальных?

Я осторожно приблизилась к стене и пошарила, нащупывая гвоздь. Он не поддавался. Я ломала ногти и царапала пальцы, выковыривая его из осыпающейся штукатурки стены, помогая себе пилочкой для ногтей. Наконец гвоздь выпал, с дробным перестуком прокатившись по гладкому линолеуму.

Он же ведь вырос — столько времени прошло? Он стал огромным. Настолько, что на него потребовалось извести целую банку отличной коричневой краски.

Я возвращалась к кровати, прислушиваясь к шороху за спиной. Стук падающих на пол гвоздей, как ледяные капли по темечку. Два… три… Пусть это будет больно. И долго. Семь… восемь… девять… все…

Мне было почти не страшно. Просто холодно.

Это сладкое слово — свобода.

Я легла в кровать и накрылась одеялом с головой, стараясь дышать ровно и тихо. До конца смены оставалось две недели.

автор -  Astreya777