Назад!! Вы стоите на моей ауре!!
Оказалось, что крипи не закончились - одна история упала в папку "спам" и чуть не пролежала там до следующего феста.
Надеемся, что Четвёртая отрицательная принесла что-то страшное, потому что читать мы её будем все вместе.
Грязное окно, занавешенное дымом, было открыто. На стекле кто-то нацарапал: «Мы все умрем». Наверное, этот кто-то считал себя остроумным, а может, он просто был Подольским. Подольский вообще ебанутый на всю голову, никто не знает, чего от него ждать. Ему бы сапером работать. Или физиком-ядерщиком: такое изобретет, Штаты поседеют от зависти. Но он предпочитает просиживать штаны в универе, слушать лекции про то, как правильно вытирать сопли грудничкам. Педиатр он будущий.
Когда мы были маленькими, Подольскому купили книжку для юных детективов. Со всякими там заданиями — найти в нарисованной комнате, среди разбросанных вещей, спрятанный труп или по загадочному следу грязного ботинка (одному) определить, кто же украл кошку мистера Смита. Я предположил, что кошку спер одноногий инвалид, правда не догадывался, зачем она ему.
На последней странице был нарисован открытый шкаф с вещами. Распахнутые дверцы напоминали раззявленный рот, а тряпки, неаккуратно висевшие на «плечиках», притворялись худющими людьми, которые спрятались от кого-то, затаились. Коробки валялись на дне в беспорядке, будто набросанные в спешке. Обычный шкаф, одним словом, правда у нас в квартире такого никогда не было, у нас стоял старый трехстворчатый с полками и антресолями.
«Найди, что не так в этом шкафу», — гласило задание.
читать дальшеБеспорядок, сказала бы мама. Мы с Подольским смотрели, не видели, залезли в ответы, а там написано: «В шкафу кто-то стоит».
И все, больше ничего, всего четыре слова. Бросились проверять. Ну точно, стоит, просветов-то нет, хотя должны быть. Человек прятался за плащами и кофтами, прикрывался коробками и наверняка надел на голову шляпу, чтобы никто его не нашел. Притворился манекеном, а мы и не заметили. Я помню тот рисунок до сих пор и иногда, когда остаюсь дома один, на всякий случай, заглядываю в шкаф — в совсем другой шкаф-купе, не тот, что стоял в родительской квартире, и не тот, что был на рисунке. Естественно там каждый раз пусто. Тогда я иду на кухню и достаю пиво, чтобы выпить его в одиночку.
Когда приходят гости, шкаф обязательно превращается в свалку — ну, куртки там, пиджаки, кардиганы, все туда летит без разбора.
— В твоем шкафу можно спрятать национальные сокровища, и никакая полиция не найдет, — протянула Ленка, плюхаясь на диван и вытягивая ноги. Волосы она недавно заплела в сотни косичек, и порой мне мерещится, что Ленка таскает на голове червей.
Ленка учится в технаре на дизайнера, правда рисовать не умеет, но кого это волнует? К тому же, на учебе она не появлялась с сентября, и, учитывая, что сейчас январь, дизайнер из нее получится хреновый.
— Подольский, сука, ты опять изгадил стекло?!
О, а это Никита, который всегда переживает за мою хату больше, чем я сам.
— Подольский, сука, хватит жрать, иди отмывай.
— Это не я.
Порой я думаю, что Подольский — робот, он не реагирует на крики, оскорбления и обвинения. Ему насрать на окружающих и их проблемы, на его лице всегда одно и то же выражение, и даже если комната перевернется вверх тормашками, Подольский будет ходить по потолку и глазом не моргнет, обнаружив унитаз над головой.
Никита его не любит, но Подольский мой друг детства, одни ползунки на двоих и все дела, так что куда его денешь? К тому же, Подольский умный и не жадный, у него всегда можно перехватить рублей до стипендии и не отдавать месяца два. Красота.
Комната, несмотря на открытые окна, раскалилась добела. Сигаретный дым скручивался в кольца, оседал на подоконнике серой пленкой и забивался в нос. Я не чувствовал ничего, кроме запаха гари; музыка, орущая из колонок, затыкала мне уши и завязывала извилины в мозгу узлом. Рубашка промокла насквозь, будто я был пропитанной потом губкой.
— Сегодня обещают магнитные бури, — объявил Подольский, появляясь в спальне подобно привидению. В руках он держал ноутбук и кота. — У Васьки усы закрутились, значит, будут бури, я давно заметил.
Катрин хихикнула, Ленка прикрыла глаза рукой, а Никита чуть не уронил бутылку с пивом:
— Блин, Подольский, сука, кончай прикалываться, у тебя гугл в руках, а ты по усам погоду предсказываешь, совсем того?
Никита тоже будет медиком, как и Подольский (только у него специальность другая), а вечерами он подрабатывает ведущим на радио. Говорит без умолку, гостей в эфире перебивает, в микрофон матерится, но слушатели его любят, а потому любит и начальство. Никита — это такой радийный бренд, благодаря которому станцию прозвали «Нецензурная волна». Когда-нибудь, спустя много лет, он будет резать мой труп, ковыряться в кишках и вести прямой репортаж из анатомички.
Патологоанатомом будет наш Никита.
— Подольский, сука, ты меня лучше не выводи. Вот тебе… — он поковырялся в карманах, выудил мятую пятидесятирублевку и протянул Подольскому. — Вот тебе деньги, купи всем по пиву, чипсы, а на сдачу ни в чем себе не отказывай.
— Э-э…
— Ну что еще? — раздраженный Никита даже забыл добавить «сука».
— Мы все умрем, — задумчиво прочел Подольский на стекле, посмотрел на Ваську, его усы, перевел взгляд на ноутбук. Казалось, он не мог решить, с чем будет обиднее расставаться после смерти — котом или компьютером.
— Иди давай, — закатила глаза Ленка и затушила сигарету о подлокотник кресла. Никита протестующее пискнул, но в это время Подольский опустил Ваську на пол и тут же, неловко повернувшись, наступил ему на хвост. Поднявшийся визг заглушил шум грузовика под окном, не говоря уже о голосе Никиты.
— И без бухла не возвращайся, — напутствовала Подольского Катрин.
А вообще ее Катя зовут, но она хочет выйти замуж за иностранца и уже примеряет новое имечко. Катя у нас будет дурой. Ей для этого даже учиться не надо.
***
Подольский вернулся через полчаса. Пиво принес и чипсы, а еще притащил ведерко картошки — пророщенной, подгнившей местами, мелкой. Наверное, на сдачу купил.
— Бабушка у метро продавала, — пояснил он, будто бы извиняясь, — пришлось взять.
— Это тебе закусить, — Ленка запустила руку в ведро, потрогала картофелину и брезгливо поморщилась. — Так вот чего говорю! — вернулась она к разговору. — Меня отец один раз случайно в ванной запер, а выключатель-то снаружи…
— И чего?
— И ничего, — передразнила она Никиту. — Чуть копыта от страха не откинула. Темно же, хоть глаза на жопе рисуй.
— А мне все время снится сон: что я оказалась в средневековье, вокруг замки, лошади…
— И их дерьмо, сука — гоготнул Никита.
— И оно тоже, — скривилась Катрин. — Люди какие-то немытые, я спрашиваю у них название улицы, а они только плечами пожимают. Бегу по единственной дороге, выскакиваю на круглую площадь, а там виселица стоит — высокая, кривая и скрипучая. А на виселице…
— Покойник! — Никита хватанул Катрин за коленку, и Васька спрятался под диван, пересравшись от ее визга.
— А самое страшное в средневековье знаете что? — меланхолично пропел Подольский, с боем вытаскивая кота из-под дивана.
— Рыцари? — предположила Ленка, искренне считавшая, что Гитлер — это бритый парень из соседнего подъезда.
— Нет-нет, для современного человека самое страшное — это лишиться средств мобильной связи. Вот что ты будешь делать, если попадешь в средневековье без телефона?
— Куплю новый.
Если бы у нас в городе существовал институт дураков, Ленка точно стала бы лучшей его выпускницей.
— Не слушай Подольского, он не в себе, — я уселся между Катрин и Ленкой, глотнул какой-то гадости из жестяной банки и прошептал: — Всем похуй. Это не страшно, а самое страшное знаете что?
— Что-о-о? — гости мои чокнулись стаканами и бутылками, взглянули на меня и разом смолкли.
— Что мы все умрем, — и я кивнул на грязновато-замерзшее стекло; надпись никуда не делась, ну правильно, куда ей деваться, если никто не обращает внимания.
— Но я ее стер, — Никита подскочил на ноги, в два шага пересек комнату, потер пальцем окно, изучил раму, постучал по подоконнику и ошарашенно обернулся: — Я правда вытирал, сука. Вон даже след от моей руки остался.
— Кончай прикалываться.
— Это вы кончайте прикалываться! Подольский, сука, это ты заново написал? Сбегай, кстати, еще за пивом. Или, может, чего покрепче?..
— Дверь не открывается, — равнодушно объявил Подольский, высовываясь из коридора. Кто последний заходил?
— Ну ты достал, — взъярился Никита и вышел в прихожую. — Руки из жопы растут. — Он, судя по звуку, подергал ручку, пару раз пнул створку, выругался и вернулся в комнату за «чем-нибудь тяжелым». Оставалось гадать, для чего ему что-нибудь тяжелое — для того, чтобы выбить дверь или для убийства Подольского. — Не открывается! Кто последний заходил? Ленка, ты?
— Нихера! Я вообще первая пришла: вон моя куртка самая нижняя валяется.
— Подо-ольски-и-и-й? — протянули мы хором.
— После меня еще кто-то выходил курить на площадку.
— Катрин?
— Я не курю, идиот.
— А ты?
А я что? Я в своей квартире, зачем мне вообще выходить?
— Получается, что последним никто не заходил.
Про надпись на окне все забыли.
***
До вечера мы с Никитой и Подольским по очереди пытались взломать замок; девчонки дежурили на балконе в ожидании соседей, которые обычно сновали под окнами муравьями, а сегодня как назло будто вымерли. Выпивка закончилась, последняя пачка сигарет валялась на полу, а зажигалка куда-то пропала. Темнота, постепенно наполнявшая комнату, покрывала синеватым налетом блестящую поверхность шкафа, стеклянный столик и пыльный пол. Тени бродили по стенам, прикидываясь обитателями квартиры, но я-то знал, что, кроме нас пятерых, здесь никого нет. Однако чей-то же палец написал на стекле несколько слов. И кто-то захлопнул дверь так, что она не открывается.
Подольский гладил Ваську и смотрел в окно. Звезды смотрели из окна на нас, и мне казалось, то они миллионами точек складываются в буквы: «Все земляне — мудаки». Наверное, звезды правы, потому что только мудаки могут застрять в своем собственном доме.
Утро следующего дня встретило нас беззубым оскалом и жидким солнцем, выглядывавшим из-за облаков. Гудящая голова, словно наполненная металлическими шариками, раскалывалась, а таблеток я отродясь дома не держал. Холод, ползущий по полу, покрывал инеем плинтусы и батареи, из крана текла ледяная вода, а Никита, спавший в ванной, во сне поздравлял радиослушателей с прошедшим праздниками.
Васька, отиравшийся у пустой миски, с надеждой поглядывал на холодильник, но на полках было пусто, и лишь ведро подгнившей картошки стояло в углу. Мобильник подмигивал и пищал, словно орал: «Хозяин, я щас сдохну, подключи к сети».
— Твой тоже разрядился? — Ленка с синевато-желтым лицом прислонилась к косяку. Бабушки у подъезда в таких случаях сразу заводили разговор на тему «у тебя же вся жизнь впереди», а мужики завистливо вздыхали. — У тебя в доме есть вообще работающие розетки? Уже в две пробовала…
— Вроде все работали.
Только этого нам не хватало.
— Народ, подъем, сука! — взъерошенный Никита в мятых брюках заскочил в комнату. Он размахивал тряпкой и ершиком для унитаза. — Как сука опять написала на стекле эту пессимистическую хрень?! Я, может, сука, собираюсь жить вечно?!
— А ты ее точно стирал? — уточнил я на всякий случай и тут же ощутил блевательный запах: Никита помахал перед моим носом ершиком:
— А как же! Подольский, сука!..
— Кто стащил зажигалку?!
— У нас есть пожрать? Что-нибудь, кроме фисташек?
— А почему батареи холодные?
— Тихо! — башка раскалывалась, вчерашнее согревающее тепло и легкая полудрема сгинули, а теперь тлели кислым привкусом на языке. — Надо позвонить в эту хрень… как ее… ЖЭК или ЖКХ?
— Ты думаешь, они знают, где наша зажигалка? — заржал Никита, тыкая Ваську ершиком.
До ЖЭКа я не дозвонился, потому что домашнего телефона у меня никогда не было, а сотовый разрядился. Впрочем, денег на счету все равно не было. Зато мы опытным путем выяснили, что в квартире нет света: какой-то мудак опять перерезал проводку в подъезде. Так уже было на прошлой неделе: Никитич из семьдесят пятой квартиры еще грозился оторвать сволочи яйца. Видно, не оторвал, потом что мудак без яиц вряд ли вспомнил бы о какой-то там проводке.
— Теперь телек не посмотреть, — расстроилась Катрин. Удостоверение доктора наук университета дураков скромно махало ей из-за угла.
— Без электричества плохо, — авторитетно заявил Подольский.
— Спасибо, Кэп, — фыркнул Никита, а я поежился. Подольский всегда вкладывал в два слова гораздо более глубокий смысл. Хотел бы я знать, что у него на уме.
Вечером я по привычке щелкнул выключателем, но лампочка не зажглась. Подольский скромно улыбнулся. Без электричества действительно плохо, да.
Катрин, весь день провалявшаяся на диване с телефоном, подняла зад только когда он разрядился. Мы собрались на кухне. В раковине (я видел это даже в темноте) возвышалась гора посуды, а банка из-под кофе, полная окурков, воняла так, что Васька забился под стол.
— Меня мать уже поди потеряла, — Катрин с сожалением посмотрела на бесполезный телефон и вздохнула: — Может, испугается и даст денег на шмотки? Ленк, помнишь, мы с тобой на днях смотрели джинсы?.. Ле-енк, ты где?
Ленка не отзывалась.
Пропустив мимо ушей ехидное замечание Никиты: «Сейчас мы обнаружим первый труп», я пошел ее искать.
Ленка нашлась в спальне, на кровати.
— Не подходи! Что вообще происходит? Вы приколоться хотите, да? — жалобно проскулила она. — Услышали, что я темноты боюсь, и пробки вывернули?
— Если бы. Я не знаю, кто из нас развлекается, но это определенно кто-то из нас, верно? Больше некому.
«Если только в шкафу никто не стоит», — мелькнула непрошеная мысль, и я мысленно сделал пометку заглянуть в шкаф.
— Это ведь не ты? — я наугад протянул руку и дотронулся до ее волос.
— Нет, конечно! Я чуть не описалась от страха. Когда уже включат, а? Я домой хочу.
— Дверь не открывается.
— А если крикнуть с балкона?
— Дык пробовали! Баба Маша из тридцатой посоветовала меньше пить. Тоже мне помощница. И телефоны не работают.
— И горячей воды нет. Пиздец во всей красе.
— Холодной уже тоже нет.
— Слушай, но если это не мы, то получается либо Подольский, либо Катрин, либо Никита. Кто-то из них, — она вцепилась в мою руку.
— И ты, конечно же, подозреваешь Подольского?
— Ну а кто из нас ебанутый на всю голову? Хотя… он же мог отключить воду, правильно?
Не мог, Леночка.
— Тебе разве не страшно? — в ее руке что-то блеснуло, отраженный металлом свет луны, наверное.
— Нет, Лен, я не боюсь темноты. У меня другой страх, и пока на кухне стоит ведро картошки, он мне не грозит.
Ленка, само собой, ничего не поняла, а ножик, который она держала, я у нее забрал. Зачем ей ножик, честное слово, тем более в темноте.
Проснулись мы от стука. В одних штанах (и в сумерках) я выполз в коридор и обнаружил там Подольского с отверткой и молотком. Он подкручивал что-то в замке и пожимал плечами.
— Слушай, — живо заговорил он, — замок теперь не заперт, но дверь почему-то все равно не открывается!
— Ты взломал замок? — Никита в своем репертуаре (и в одной рубашке) кинулся защищать честь моей квартиры.
— Да, но успехов не добился, как видишь.
— От же ж пидорас, — невольно восхитился Никита.
— Ребят, Ленка!..
Обратно в спальню, быстрее. Катрин метнулась к двери и приложила ухо к двери.
— Я закрыла Ленку там, по-моему, у нее истерика.
— Дура! — мы с Никитой налегли на кресло, придвинутое к косяку.
Ленка ревела белугой и не подпускала к себе никого из нас, как загнанное в клетку зверье. Тьма кралась по подоконнику и бесшумно стекала на пол густыми потоками.
— Лен, гляди в окно, там ведь светает уже! Сейчас все пройдет, сейчас будет лучше!
А Никита бестолково метался из одной комнаты в другую и проверял один мобильник за другим, словно в надежде, что они ни с того ни с сего заработают.
— Мы же здесь в ловушке! И о нас никто не узнает! — Никита вцепился в свои волосы. — Сгнием здесь, найдут по запаху! У меня же эфир! — спохватился он.
— Который прошел позавчера.
Вот за это Подольского и не любят — своей прямолинейностью он разрушает людские мечты.
Мы с Катрин обнимали Ленку и вытирали ей сопли, а Подольский достал откуда-то погремушку и потренькал ею перед ленкиным носом. Да ты совсем ебанулся, дружище! Потом накапал в стакан вонючую жидкость и протянул Ленке:
— Пей.
Позже мы сидели на кухне, и я спросил у него:
— Дело плохо, а?
— Мы заперты у тебя дома без электричества, еды и воды, понимаешь? И это не чья-то шутка, это так и есть. Судя по всему, выпустить нас некому, потому как соседи уверены, что мы схватили «белочку». Позвонить мы не можем, интернет не работает, я проверял, а еще у нас есть осложняющий фактор…
— Чего?
— Девчонки. Они волнуются, что неудивительно, но если они начнут бросаться на нас с ножами, нам придется принять меры.
— Что мы будем с ними делать?
— Мы убьем их, — с потрясающим спокойствием заявил Подольский.
— Но как нам выбраться? Это же смешно, мы не в двенадцатом веке, когда можно было заблудиться в бесконечных закоулках замка и стать его призраком! Сегодня точно не первое апреля?
— Сначала пересохнет во рту, потом ты перестанешь чувствовать язык, затем воспалится кожа, опухнет гортань, онемеют пальцы. Нам на лекциях говорили. Катрин с Ленкой вымотают нам все нервы, прежде чем замолкнут, а потом мы все умрем, потому что это неизбежно — если человек не выживет, он с большой вероятностью погибнет.
Холодок погладил меня по хребту и пощекотал копчик — шутник сраный.
— А ты, Подольский?
Как же его зовут? Как зовут Подольского?
— А я буду ждать, пока нас найдут.
И он дождется, я точно знаю, а через несколько лет Подольский вылечит наших детей. Которых не будет.
***
Я поскреб ногтем гребаную надпись на стекле, будто от этого она могла стать менее материальной. Пальцы еле гнулись от холода, и Ленка, лежащая на кровати рядом, притворялась восковой куклой — белой, неподвижной, мертвой. Дышать она перестала еще с час назад, а может, просто делала это чуть незаметнее, чем обычно. Катрин в соседней комнате кашляла так, что Никита вздрагивал и порывался передать приветы всем медикам нашей страны. Жаль, что радио тоже сломалось.
Никита, синий от голода, с жадностью следил за последней сырой картошиной, исчезающей в наших с Подольским желудках. Сейчас он набросится на нас, вспорет животы и, вытащив кишки, доберется до картофельного месива. Вчера он отобрал у Катрин чашку с застоявшейся водой и теперь охранял ее, на ходу сочиняя стихи. Когда-нибудь он прочитает их в эфире:
«Ночь сползает по плафону,
По столу и по вазону,
По забрызганной клеенке
Струйкой тонкой».
Синеватая пленка темноты затонировала окно, как в машине.
Мать, еще до того, как допилась до смерти, варила картошку на неделю, и к воскресенью синеватые клубни не лезли уже в глотку. С тех пор я не ем вчерашнюю еду, и моя квартира знает об этом. Стены давно привыкли, и теперь издеваются надо мной — скорее всего за то, что я давно не убирался.
— Тебе лучше, Кать?
Она, пошатываясь, зашла в спальню и с опаской дернулась, заметив Никиту. Тот напевал под нос и передвигал маленькие наперстки с водой.
— Кто угадает, какой наперсток полон, тому при-и-из.
Да он совсем двинулся со своими лотереями.
— Я Катрин! — рявкнула она и зашлась в кашле. — А правда, что в средневековье умирали от гриппа?
— Гриппа не было в средневековье, — вмешался Подольский. — Тогда умирали от чумы и холеры. Чума — это когда на коже выступают язвы, потом болячки наполняются гноем, лопаются, понимается температура, а зачем наступает…
— Хватит!
Подольский недоуменно смолк.
— Хватит описывать, какими способами может сгнить человек! Нас кто-то специально пугает: стоило Ленке сказать, что она боится темноты, так сразу нате вам…
Никита тоненько захихикал.
— В чем дело?
— Вас снимала скрытая камера. Улыбнитесь, бы-гы-гы-гы.
— Какой же ты мудак. Ты устроил все это, чтобы раскрутить очередную пустозвонную передачку на своей «Нецензурной волне»?! Где ты ее прятал?! — Катрин схватил его за грудки и тряхнула. Откуда только силы взялись?
— А ты обыщи меня. Я тебе даже помогу.
Он быстро скинул с себя рубашку и брюки, трусов на нем не было.
— Ну? Где, а? Где камера? Можешь заглянуть мне в жопу, если хочется. Ах да, ты же уже заглядывала…
— Нет никакой камеры, — Подольский махнул рукой. — Есть индивидуальный подход.
— Что за индивидуальный подход?
— Я сейчас книгу принесу, там подробно рассказано.
Подольский не вернулся ни через час, ни через два. Совершенно голый Никита дрожал, свернувшись в кресле калачиком, Ленка прикидывалась восковой куклой, а Катрин распахнула окно. Она подставила лицо ветру, зажмурилась и со всей дури ударила по стеклу. Треск, смещавшийся с кровью, разбрызгался по комнате, и я бросился в зал за бинтами.
В шкафу кто-то стоял.
Нет, вы понимаете, в шкафу кто-то стоял, нацепив на голову шляпу и закутавшись в пальто. Найдите, что не так в этом шкафу.
Все не так, но мне нужны бинты.
Наверное, там стоял тот, кто устроил шутку с закрытой дверью.
— Ты зачем туда залез?
— Там тепло, а я постоянно мерзну.
Я подозревал, что Подольский сидит на какой-то дряни.
— Ты ведь за книжкой пошел. Хотел рассказать про индивидуальный подход.
— Ну да. Если быть кратким, то каждый из нас пострадал от страха. От своего маленького, тщательно выращенного внутри страха.
Стук в дверь подбросил меня вверх.
— Катрин, открой!
Никто не отозвался.
— Никита!
— Бесполезно, — с грустью остановил меня Подольский. — Даже если они услышат, не смогут открыть, потому что для этого нужно обхватить ручку.
— Ну да, ну да. Значит, вы все-таки?..
— Ага. Я потому и книгу не принес, не смог взять ее с полки.
— Кажется, неделю назад я не смог повернуть ключ в замке, — я отлично помнил тот момент и свою панику. — Именно тогда я понял, что произошло.
— Да что они там, уснули, что ли? — выругался мужик за дверью.
— Нет там никого, всех ведь предупреждали, что надо съехать на неделю к знакомым, — еще один грубый голос. Стояк поменять — это вам не два пальца обоссать. В январе копыта отбросить можно без отопления и воды!
— А. Да, точно. Меня нашли в ванной. Потоп был такой, что соседям понадобилось менять трубы. Когда ты открыл дверь своим ключом, да еще привел девчонок и Никиту меня помянуть, я обрадовался. Правда, обрадовался! И забыл вам сказать, что нужно уходить из квартиры. Нас (вас?) просто-напросто заперли снаружи железными трубами — их прислонили к двери. Прости, Подольский.
— Нормально. У нас, врачей, есть шутка: смерть к каждому пациенту находит индивидуальный подход. Так и есть.
— Ага, — я вернулся в спальню и — без колебаний — кинул на голого Никиту покрывало.
Катрин ухмыльнулась и дернула плечом. Кашель прошел, ведь тот, кто не дышит, не страдает от приступов.
Мы помолчали, прислушиваясь к ругани сантехников.
Мобильники бесполезными кусками пластмассы валялись на полу. Никите звонили с радио, но он не ответил. И не ответит.
А дверь навсегда останется закрытой. Пока нас не найдут по запаху.
Автор - jesska
Надеемся, что Четвёртая отрицательная принесла что-то страшное, потому что читать мы её будем все вместе.
Грязное окно, занавешенное дымом, было открыто. На стекле кто-то нацарапал: «Мы все умрем». Наверное, этот кто-то считал себя остроумным, а может, он просто был Подольским. Подольский вообще ебанутый на всю голову, никто не знает, чего от него ждать. Ему бы сапером работать. Или физиком-ядерщиком: такое изобретет, Штаты поседеют от зависти. Но он предпочитает просиживать штаны в универе, слушать лекции про то, как правильно вытирать сопли грудничкам. Педиатр он будущий.
Когда мы были маленькими, Подольскому купили книжку для юных детективов. Со всякими там заданиями — найти в нарисованной комнате, среди разбросанных вещей, спрятанный труп или по загадочному следу грязного ботинка (одному) определить, кто же украл кошку мистера Смита. Я предположил, что кошку спер одноногий инвалид, правда не догадывался, зачем она ему.
На последней странице был нарисован открытый шкаф с вещами. Распахнутые дверцы напоминали раззявленный рот, а тряпки, неаккуратно висевшие на «плечиках», притворялись худющими людьми, которые спрятались от кого-то, затаились. Коробки валялись на дне в беспорядке, будто набросанные в спешке. Обычный шкаф, одним словом, правда у нас в квартире такого никогда не было, у нас стоял старый трехстворчатый с полками и антресолями.
«Найди, что не так в этом шкафу», — гласило задание.
читать дальшеБеспорядок, сказала бы мама. Мы с Подольским смотрели, не видели, залезли в ответы, а там написано: «В шкафу кто-то стоит».
И все, больше ничего, всего четыре слова. Бросились проверять. Ну точно, стоит, просветов-то нет, хотя должны быть. Человек прятался за плащами и кофтами, прикрывался коробками и наверняка надел на голову шляпу, чтобы никто его не нашел. Притворился манекеном, а мы и не заметили. Я помню тот рисунок до сих пор и иногда, когда остаюсь дома один, на всякий случай, заглядываю в шкаф — в совсем другой шкаф-купе, не тот, что стоял в родительской квартире, и не тот, что был на рисунке. Естественно там каждый раз пусто. Тогда я иду на кухню и достаю пиво, чтобы выпить его в одиночку.
Когда приходят гости, шкаф обязательно превращается в свалку — ну, куртки там, пиджаки, кардиганы, все туда летит без разбора.
— В твоем шкафу можно спрятать национальные сокровища, и никакая полиция не найдет, — протянула Ленка, плюхаясь на диван и вытягивая ноги. Волосы она недавно заплела в сотни косичек, и порой мне мерещится, что Ленка таскает на голове червей.
Ленка учится в технаре на дизайнера, правда рисовать не умеет, но кого это волнует? К тому же, на учебе она не появлялась с сентября, и, учитывая, что сейчас январь, дизайнер из нее получится хреновый.
— Подольский, сука, ты опять изгадил стекло?!
О, а это Никита, который всегда переживает за мою хату больше, чем я сам.
— Подольский, сука, хватит жрать, иди отмывай.
— Это не я.
Порой я думаю, что Подольский — робот, он не реагирует на крики, оскорбления и обвинения. Ему насрать на окружающих и их проблемы, на его лице всегда одно и то же выражение, и даже если комната перевернется вверх тормашками, Подольский будет ходить по потолку и глазом не моргнет, обнаружив унитаз над головой.
Никита его не любит, но Подольский мой друг детства, одни ползунки на двоих и все дела, так что куда его денешь? К тому же, Подольский умный и не жадный, у него всегда можно перехватить рублей до стипендии и не отдавать месяца два. Красота.
Комната, несмотря на открытые окна, раскалилась добела. Сигаретный дым скручивался в кольца, оседал на подоконнике серой пленкой и забивался в нос. Я не чувствовал ничего, кроме запаха гари; музыка, орущая из колонок, затыкала мне уши и завязывала извилины в мозгу узлом. Рубашка промокла насквозь, будто я был пропитанной потом губкой.
— Сегодня обещают магнитные бури, — объявил Подольский, появляясь в спальне подобно привидению. В руках он держал ноутбук и кота. — У Васьки усы закрутились, значит, будут бури, я давно заметил.
Катрин хихикнула, Ленка прикрыла глаза рукой, а Никита чуть не уронил бутылку с пивом:
— Блин, Подольский, сука, кончай прикалываться, у тебя гугл в руках, а ты по усам погоду предсказываешь, совсем того?
Никита тоже будет медиком, как и Подольский (только у него специальность другая), а вечерами он подрабатывает ведущим на радио. Говорит без умолку, гостей в эфире перебивает, в микрофон матерится, но слушатели его любят, а потому любит и начальство. Никита — это такой радийный бренд, благодаря которому станцию прозвали «Нецензурная волна». Когда-нибудь, спустя много лет, он будет резать мой труп, ковыряться в кишках и вести прямой репортаж из анатомички.
Патологоанатомом будет наш Никита.
— Подольский, сука, ты меня лучше не выводи. Вот тебе… — он поковырялся в карманах, выудил мятую пятидесятирублевку и протянул Подольскому. — Вот тебе деньги, купи всем по пиву, чипсы, а на сдачу ни в чем себе не отказывай.
— Э-э…
— Ну что еще? — раздраженный Никита даже забыл добавить «сука».
— Мы все умрем, — задумчиво прочел Подольский на стекле, посмотрел на Ваську, его усы, перевел взгляд на ноутбук. Казалось, он не мог решить, с чем будет обиднее расставаться после смерти — котом или компьютером.
— Иди давай, — закатила глаза Ленка и затушила сигарету о подлокотник кресла. Никита протестующее пискнул, но в это время Подольский опустил Ваську на пол и тут же, неловко повернувшись, наступил ему на хвост. Поднявшийся визг заглушил шум грузовика под окном, не говоря уже о голосе Никиты.
— И без бухла не возвращайся, — напутствовала Подольского Катрин.
А вообще ее Катя зовут, но она хочет выйти замуж за иностранца и уже примеряет новое имечко. Катя у нас будет дурой. Ей для этого даже учиться не надо.
***
Подольский вернулся через полчаса. Пиво принес и чипсы, а еще притащил ведерко картошки — пророщенной, подгнившей местами, мелкой. Наверное, на сдачу купил.
— Бабушка у метро продавала, — пояснил он, будто бы извиняясь, — пришлось взять.
— Это тебе закусить, — Ленка запустила руку в ведро, потрогала картофелину и брезгливо поморщилась. — Так вот чего говорю! — вернулась она к разговору. — Меня отец один раз случайно в ванной запер, а выключатель-то снаружи…
— И чего?
— И ничего, — передразнила она Никиту. — Чуть копыта от страха не откинула. Темно же, хоть глаза на жопе рисуй.
— А мне все время снится сон: что я оказалась в средневековье, вокруг замки, лошади…
— И их дерьмо, сука — гоготнул Никита.
— И оно тоже, — скривилась Катрин. — Люди какие-то немытые, я спрашиваю у них название улицы, а они только плечами пожимают. Бегу по единственной дороге, выскакиваю на круглую площадь, а там виселица стоит — высокая, кривая и скрипучая. А на виселице…
— Покойник! — Никита хватанул Катрин за коленку, и Васька спрятался под диван, пересравшись от ее визга.
— А самое страшное в средневековье знаете что? — меланхолично пропел Подольский, с боем вытаскивая кота из-под дивана.
— Рыцари? — предположила Ленка, искренне считавшая, что Гитлер — это бритый парень из соседнего подъезда.
— Нет-нет, для современного человека самое страшное — это лишиться средств мобильной связи. Вот что ты будешь делать, если попадешь в средневековье без телефона?
— Куплю новый.
Если бы у нас в городе существовал институт дураков, Ленка точно стала бы лучшей его выпускницей.
— Не слушай Подольского, он не в себе, — я уселся между Катрин и Ленкой, глотнул какой-то гадости из жестяной банки и прошептал: — Всем похуй. Это не страшно, а самое страшное знаете что?
— Что-о-о? — гости мои чокнулись стаканами и бутылками, взглянули на меня и разом смолкли.
— Что мы все умрем, — и я кивнул на грязновато-замерзшее стекло; надпись никуда не делась, ну правильно, куда ей деваться, если никто не обращает внимания.
— Но я ее стер, — Никита подскочил на ноги, в два шага пересек комнату, потер пальцем окно, изучил раму, постучал по подоконнику и ошарашенно обернулся: — Я правда вытирал, сука. Вон даже след от моей руки остался.
— Кончай прикалываться.
— Это вы кончайте прикалываться! Подольский, сука, это ты заново написал? Сбегай, кстати, еще за пивом. Или, может, чего покрепче?..
— Дверь не открывается, — равнодушно объявил Подольский, высовываясь из коридора. Кто последний заходил?
— Ну ты достал, — взъярился Никита и вышел в прихожую. — Руки из жопы растут. — Он, судя по звуку, подергал ручку, пару раз пнул створку, выругался и вернулся в комнату за «чем-нибудь тяжелым». Оставалось гадать, для чего ему что-нибудь тяжелое — для того, чтобы выбить дверь или для убийства Подольского. — Не открывается! Кто последний заходил? Ленка, ты?
— Нихера! Я вообще первая пришла: вон моя куртка самая нижняя валяется.
— Подо-ольски-и-и-й? — протянули мы хором.
— После меня еще кто-то выходил курить на площадку.
— Катрин?
— Я не курю, идиот.
— А ты?
А я что? Я в своей квартире, зачем мне вообще выходить?
— Получается, что последним никто не заходил.
Про надпись на окне все забыли.
***
До вечера мы с Никитой и Подольским по очереди пытались взломать замок; девчонки дежурили на балконе в ожидании соседей, которые обычно сновали под окнами муравьями, а сегодня как назло будто вымерли. Выпивка закончилась, последняя пачка сигарет валялась на полу, а зажигалка куда-то пропала. Темнота, постепенно наполнявшая комнату, покрывала синеватым налетом блестящую поверхность шкафа, стеклянный столик и пыльный пол. Тени бродили по стенам, прикидываясь обитателями квартиры, но я-то знал, что, кроме нас пятерых, здесь никого нет. Однако чей-то же палец написал на стекле несколько слов. И кто-то захлопнул дверь так, что она не открывается.
Подольский гладил Ваську и смотрел в окно. Звезды смотрели из окна на нас, и мне казалось, то они миллионами точек складываются в буквы: «Все земляне — мудаки». Наверное, звезды правы, потому что только мудаки могут застрять в своем собственном доме.
Утро следующего дня встретило нас беззубым оскалом и жидким солнцем, выглядывавшим из-за облаков. Гудящая голова, словно наполненная металлическими шариками, раскалывалась, а таблеток я отродясь дома не держал. Холод, ползущий по полу, покрывал инеем плинтусы и батареи, из крана текла ледяная вода, а Никита, спавший в ванной, во сне поздравлял радиослушателей с прошедшим праздниками.
Васька, отиравшийся у пустой миски, с надеждой поглядывал на холодильник, но на полках было пусто, и лишь ведро подгнившей картошки стояло в углу. Мобильник подмигивал и пищал, словно орал: «Хозяин, я щас сдохну, подключи к сети».
— Твой тоже разрядился? — Ленка с синевато-желтым лицом прислонилась к косяку. Бабушки у подъезда в таких случаях сразу заводили разговор на тему «у тебя же вся жизнь впереди», а мужики завистливо вздыхали. — У тебя в доме есть вообще работающие розетки? Уже в две пробовала…
— Вроде все работали.
Только этого нам не хватало.
— Народ, подъем, сука! — взъерошенный Никита в мятых брюках заскочил в комнату. Он размахивал тряпкой и ершиком для унитаза. — Как сука опять написала на стекле эту пессимистическую хрень?! Я, может, сука, собираюсь жить вечно?!
— А ты ее точно стирал? — уточнил я на всякий случай и тут же ощутил блевательный запах: Никита помахал перед моим носом ершиком:
— А как же! Подольский, сука!..
— Кто стащил зажигалку?!
— У нас есть пожрать? Что-нибудь, кроме фисташек?
— А почему батареи холодные?
— Тихо! — башка раскалывалась, вчерашнее согревающее тепло и легкая полудрема сгинули, а теперь тлели кислым привкусом на языке. — Надо позвонить в эту хрень… как ее… ЖЭК или ЖКХ?
— Ты думаешь, они знают, где наша зажигалка? — заржал Никита, тыкая Ваську ершиком.
До ЖЭКа я не дозвонился, потому что домашнего телефона у меня никогда не было, а сотовый разрядился. Впрочем, денег на счету все равно не было. Зато мы опытным путем выяснили, что в квартире нет света: какой-то мудак опять перерезал проводку в подъезде. Так уже было на прошлой неделе: Никитич из семьдесят пятой квартиры еще грозился оторвать сволочи яйца. Видно, не оторвал, потом что мудак без яиц вряд ли вспомнил бы о какой-то там проводке.
— Теперь телек не посмотреть, — расстроилась Катрин. Удостоверение доктора наук университета дураков скромно махало ей из-за угла.
— Без электричества плохо, — авторитетно заявил Подольский.
— Спасибо, Кэп, — фыркнул Никита, а я поежился. Подольский всегда вкладывал в два слова гораздо более глубокий смысл. Хотел бы я знать, что у него на уме.
Вечером я по привычке щелкнул выключателем, но лампочка не зажглась. Подольский скромно улыбнулся. Без электричества действительно плохо, да.
Катрин, весь день провалявшаяся на диване с телефоном, подняла зад только когда он разрядился. Мы собрались на кухне. В раковине (я видел это даже в темноте) возвышалась гора посуды, а банка из-под кофе, полная окурков, воняла так, что Васька забился под стол.
— Меня мать уже поди потеряла, — Катрин с сожалением посмотрела на бесполезный телефон и вздохнула: — Может, испугается и даст денег на шмотки? Ленк, помнишь, мы с тобой на днях смотрели джинсы?.. Ле-енк, ты где?
Ленка не отзывалась.
Пропустив мимо ушей ехидное замечание Никиты: «Сейчас мы обнаружим первый труп», я пошел ее искать.
Ленка нашлась в спальне, на кровати.
— Не подходи! Что вообще происходит? Вы приколоться хотите, да? — жалобно проскулила она. — Услышали, что я темноты боюсь, и пробки вывернули?
— Если бы. Я не знаю, кто из нас развлекается, но это определенно кто-то из нас, верно? Больше некому.
«Если только в шкафу никто не стоит», — мелькнула непрошеная мысль, и я мысленно сделал пометку заглянуть в шкаф.
— Это ведь не ты? — я наугад протянул руку и дотронулся до ее волос.
— Нет, конечно! Я чуть не описалась от страха. Когда уже включат, а? Я домой хочу.
— Дверь не открывается.
— А если крикнуть с балкона?
— Дык пробовали! Баба Маша из тридцатой посоветовала меньше пить. Тоже мне помощница. И телефоны не работают.
— И горячей воды нет. Пиздец во всей красе.
— Холодной уже тоже нет.
— Слушай, но если это не мы, то получается либо Подольский, либо Катрин, либо Никита. Кто-то из них, — она вцепилась в мою руку.
— И ты, конечно же, подозреваешь Подольского?
— Ну а кто из нас ебанутый на всю голову? Хотя… он же мог отключить воду, правильно?
Не мог, Леночка.
— Тебе разве не страшно? — в ее руке что-то блеснуло, отраженный металлом свет луны, наверное.
— Нет, Лен, я не боюсь темноты. У меня другой страх, и пока на кухне стоит ведро картошки, он мне не грозит.
Ленка, само собой, ничего не поняла, а ножик, который она держала, я у нее забрал. Зачем ей ножик, честное слово, тем более в темноте.
Проснулись мы от стука. В одних штанах (и в сумерках) я выполз в коридор и обнаружил там Подольского с отверткой и молотком. Он подкручивал что-то в замке и пожимал плечами.
— Слушай, — живо заговорил он, — замок теперь не заперт, но дверь почему-то все равно не открывается!
— Ты взломал замок? — Никита в своем репертуаре (и в одной рубашке) кинулся защищать честь моей квартиры.
— Да, но успехов не добился, как видишь.
— От же ж пидорас, — невольно восхитился Никита.
— Ребят, Ленка!..
Обратно в спальню, быстрее. Катрин метнулась к двери и приложила ухо к двери.
— Я закрыла Ленку там, по-моему, у нее истерика.
— Дура! — мы с Никитой налегли на кресло, придвинутое к косяку.
Ленка ревела белугой и не подпускала к себе никого из нас, как загнанное в клетку зверье. Тьма кралась по подоконнику и бесшумно стекала на пол густыми потоками.
— Лен, гляди в окно, там ведь светает уже! Сейчас все пройдет, сейчас будет лучше!
А Никита бестолково метался из одной комнаты в другую и проверял один мобильник за другим, словно в надежде, что они ни с того ни с сего заработают.
— Мы же здесь в ловушке! И о нас никто не узнает! — Никита вцепился в свои волосы. — Сгнием здесь, найдут по запаху! У меня же эфир! — спохватился он.
— Который прошел позавчера.
Вот за это Подольского и не любят — своей прямолинейностью он разрушает людские мечты.
Мы с Катрин обнимали Ленку и вытирали ей сопли, а Подольский достал откуда-то погремушку и потренькал ею перед ленкиным носом. Да ты совсем ебанулся, дружище! Потом накапал в стакан вонючую жидкость и протянул Ленке:
— Пей.
Позже мы сидели на кухне, и я спросил у него:
— Дело плохо, а?
— Мы заперты у тебя дома без электричества, еды и воды, понимаешь? И это не чья-то шутка, это так и есть. Судя по всему, выпустить нас некому, потому как соседи уверены, что мы схватили «белочку». Позвонить мы не можем, интернет не работает, я проверял, а еще у нас есть осложняющий фактор…
— Чего?
— Девчонки. Они волнуются, что неудивительно, но если они начнут бросаться на нас с ножами, нам придется принять меры.
— Что мы будем с ними делать?
— Мы убьем их, — с потрясающим спокойствием заявил Подольский.
— Но как нам выбраться? Это же смешно, мы не в двенадцатом веке, когда можно было заблудиться в бесконечных закоулках замка и стать его призраком! Сегодня точно не первое апреля?
— Сначала пересохнет во рту, потом ты перестанешь чувствовать язык, затем воспалится кожа, опухнет гортань, онемеют пальцы. Нам на лекциях говорили. Катрин с Ленкой вымотают нам все нервы, прежде чем замолкнут, а потом мы все умрем, потому что это неизбежно — если человек не выживет, он с большой вероятностью погибнет.
Холодок погладил меня по хребту и пощекотал копчик — шутник сраный.
— А ты, Подольский?
Как же его зовут? Как зовут Подольского?
— А я буду ждать, пока нас найдут.
И он дождется, я точно знаю, а через несколько лет Подольский вылечит наших детей. Которых не будет.
***
Я поскреб ногтем гребаную надпись на стекле, будто от этого она могла стать менее материальной. Пальцы еле гнулись от холода, и Ленка, лежащая на кровати рядом, притворялась восковой куклой — белой, неподвижной, мертвой. Дышать она перестала еще с час назад, а может, просто делала это чуть незаметнее, чем обычно. Катрин в соседней комнате кашляла так, что Никита вздрагивал и порывался передать приветы всем медикам нашей страны. Жаль, что радио тоже сломалось.
Никита, синий от голода, с жадностью следил за последней сырой картошиной, исчезающей в наших с Подольским желудках. Сейчас он набросится на нас, вспорет животы и, вытащив кишки, доберется до картофельного месива. Вчера он отобрал у Катрин чашку с застоявшейся водой и теперь охранял ее, на ходу сочиняя стихи. Когда-нибудь он прочитает их в эфире:
«Ночь сползает по плафону,
По столу и по вазону,
По забрызганной клеенке
Струйкой тонкой».
Синеватая пленка темноты затонировала окно, как в машине.
Мать, еще до того, как допилась до смерти, варила картошку на неделю, и к воскресенью синеватые клубни не лезли уже в глотку. С тех пор я не ем вчерашнюю еду, и моя квартира знает об этом. Стены давно привыкли, и теперь издеваются надо мной — скорее всего за то, что я давно не убирался.
— Тебе лучше, Кать?
Она, пошатываясь, зашла в спальню и с опаской дернулась, заметив Никиту. Тот напевал под нос и передвигал маленькие наперстки с водой.
— Кто угадает, какой наперсток полон, тому при-и-из.
Да он совсем двинулся со своими лотереями.
— Я Катрин! — рявкнула она и зашлась в кашле. — А правда, что в средневековье умирали от гриппа?
— Гриппа не было в средневековье, — вмешался Подольский. — Тогда умирали от чумы и холеры. Чума — это когда на коже выступают язвы, потом болячки наполняются гноем, лопаются, понимается температура, а зачем наступает…
— Хватит!
Подольский недоуменно смолк.
— Хватит описывать, какими способами может сгнить человек! Нас кто-то специально пугает: стоило Ленке сказать, что она боится темноты, так сразу нате вам…
Никита тоненько захихикал.
— В чем дело?
— Вас снимала скрытая камера. Улыбнитесь, бы-гы-гы-гы.
— Какой же ты мудак. Ты устроил все это, чтобы раскрутить очередную пустозвонную передачку на своей «Нецензурной волне»?! Где ты ее прятал?! — Катрин схватил его за грудки и тряхнула. Откуда только силы взялись?
— А ты обыщи меня. Я тебе даже помогу.
Он быстро скинул с себя рубашку и брюки, трусов на нем не было.
— Ну? Где, а? Где камера? Можешь заглянуть мне в жопу, если хочется. Ах да, ты же уже заглядывала…
— Нет никакой камеры, — Подольский махнул рукой. — Есть индивидуальный подход.
— Что за индивидуальный подход?
— Я сейчас книгу принесу, там подробно рассказано.
Подольский не вернулся ни через час, ни через два. Совершенно голый Никита дрожал, свернувшись в кресле калачиком, Ленка прикидывалась восковой куклой, а Катрин распахнула окно. Она подставила лицо ветру, зажмурилась и со всей дури ударила по стеклу. Треск, смещавшийся с кровью, разбрызгался по комнате, и я бросился в зал за бинтами.
В шкафу кто-то стоял.
Нет, вы понимаете, в шкафу кто-то стоял, нацепив на голову шляпу и закутавшись в пальто. Найдите, что не так в этом шкафу.
Все не так, но мне нужны бинты.
Наверное, там стоял тот, кто устроил шутку с закрытой дверью.
— Ты зачем туда залез?
— Там тепло, а я постоянно мерзну.
Я подозревал, что Подольский сидит на какой-то дряни.
— Ты ведь за книжкой пошел. Хотел рассказать про индивидуальный подход.
— Ну да. Если быть кратким, то каждый из нас пострадал от страха. От своего маленького, тщательно выращенного внутри страха.
Стук в дверь подбросил меня вверх.
— Катрин, открой!
Никто не отозвался.
— Никита!
— Бесполезно, — с грустью остановил меня Подольский. — Даже если они услышат, не смогут открыть, потому что для этого нужно обхватить ручку.
— Ну да, ну да. Значит, вы все-таки?..
— Ага. Я потому и книгу не принес, не смог взять ее с полки.
— Кажется, неделю назад я не смог повернуть ключ в замке, — я отлично помнил тот момент и свою панику. — Именно тогда я понял, что произошло.
— Да что они там, уснули, что ли? — выругался мужик за дверью.
— Нет там никого, всех ведь предупреждали, что надо съехать на неделю к знакомым, — еще один грубый голос. Стояк поменять — это вам не два пальца обоссать. В январе копыта отбросить можно без отопления и воды!
— А. Да, точно. Меня нашли в ванной. Потоп был такой, что соседям понадобилось менять трубы. Когда ты открыл дверь своим ключом, да еще привел девчонок и Никиту меня помянуть, я обрадовался. Правда, обрадовался! И забыл вам сказать, что нужно уходить из квартиры. Нас (вас?) просто-напросто заперли снаружи железными трубами — их прислонили к двери. Прости, Подольский.
— Нормально. У нас, врачей, есть шутка: смерть к каждому пациенту находит индивидуальный подход. Так и есть.
— Ага, — я вернулся в спальню и — без колебаний — кинул на голого Никиту покрывало.
Катрин ухмыльнулась и дернула плечом. Кашель прошел, ведь тот, кто не дышит, не страдает от приступов.
Мы помолчали, прислушиваясь к ругани сантехников.
Мобильники бесполезными кусками пластмассы валялись на полу. Никите звонили с радио, но он не ответил. И не ответит.
А дверь навсегда останется закрытой. Пока нас не найдут по запаху.
Автор - jesska
Вопрос: Крипи?
| 1. Да! | 183 | (100%) | |
| Всего: | 183 | ||
@темы: крипи-фест
-
-
04.06.2012 в 22:09-
-
05.06.2012 в 01:08Со второго прочтения я понял, кто когда умер, так что тут вопросов не имею. У меня другой: автор, почему у вас девушки такие дуры?) Я в жизни таких не встречал, только в анекдотах)
А в целом, мне очень понравилось, голосую
-
-
05.06.2012 в 01:10А я в таком курятнике учусь... правда, у меня на подбор либо из области, либо городское быдло. Увы и ах, такие существуют.
-
-
06.06.2012 в 12:55-
-
06.06.2012 в 12:56-
-
06.06.2012 в 15:16-
-
07.06.2012 в 14:34Завораживает и не отпускает!
-
-
08.06.2012 в 20:46Это лучшее из того, что я вообще читала.
-
-
09.06.2012 в 01:05Все так любят Подольского, что мне аж стыдно сказать что мне больше всего понравился Никита.
-
-
09.06.2012 в 12:57Так неожиданно и приятно
Большой пост с разъяснениями можно почитать у меня в дневнике.
Надеюсь, он вас несильно разочарует
FaeHime, фанарт, а?..
я бы с радостью, но руки не из того места
хочетдетейотНодди, спасибо за ссылку, я ту книжку потеряла давно, а теперь прям аж всплакнула почти )))
/flash/, утрированные образы девушек, канешна, но бывают и такие
Еще раз спасибо! Всем лучей любви
-
-
09.06.2012 в 14:52А можно описание персонажа?
-
-
09.06.2012 в 15:06Среднего роста, не худой и не полный, средненький. Волосы от русых до каштановых, глаза скорее светлые, и на лице выражение отрешенности
-
-
09.06.2012 в 15:08надежда на "длиннее средних"
-
-
09.06.2012 в 15:11-
-
09.06.2012 в 16:32-
-
09.06.2012 в 16:39-
-
09.06.2012 в 17:20FaeHime, урааа! *продолжает бегать*
-
-
17.06.2012 в 15:47-
-
17.06.2012 в 18:11-
-
02.09.2012 в 18:58-
-
07.09.2012 в 13:33-
-
09.09.2012 в 12:59-
-
26.10.2012 в 11:57-
-
26.10.2012 в 14:53-
-
02.06.2013 в 16:02про Катю-дуру - тоже шикарно,смеялась вголос)
-
-
02.06.2013 в 16:47